Профессура Царской России

Важнейший пласт повседневности составляют так называемые экзистен­циальные или смысложизненные вопросы: о Боге, жизни и смерти, добре и зле, счастье и любви, судьбе и памяти, об осмыслении человеком себя во временной и исторической перспективе. Обращение к этой проблематике чрезвычайно важно для понимания общей картины мира, существующей в сознании людей конкретного общества в конкретный период времени. Не менее значимо рассмотрение этих вопросов для изучения структуры цен­ностных ориентации и основ индивидуального развития, поскольку форми­рование личности любого человека и уровень самосознания напрямую свя­заны со способностью видеть и выделять проблемы «смысла жизни», «веч­ные ценности», соотносить свою жизнь с бытием во всем его многообразии и бесконечности. Особенно это свойственно людям интеллектуальных и творческих профессий, занятых в конкретных исторических условиях вы­работкой новой системы ценностей. Эта деятельность невозможна без самоопределения по отношению к мировоззренческим основам культуры и всегда сопряжена с непрерывным трудом души, подвижничеством и высо­кой личной порядочностью. Можно с определенностью говорить о том, что философско-мировоззренческие вопросы сущностно определяют всю ие­рархию жизненных ценностей и осознание их человеком позволяет выйти на новый уровень внутренней свободы, стать независимым от давления об­стоятельств и сиюминутных проблем.

Среди нравственно-этических доминант, определяющих отношение че­ловека к миру, одним из важнейших является религиозное чувство. Вести речь о религиозности профессоров следует преимущественно в социально-этическом контексте. Их отношение к религии вообще и к православию в частности было неоднозначным. С одной стороны, религиозность рассмат­ривалась как внутренняя потребность в духовно-нравственном стержне, как имманентно присущее человеку ощущение веры в некую онтологическую идею (при этом вопрос персонификации этой идеи не имеет принципиаль­ного значения). С другой стороны, подход профессоров к вопросам рели­гии во многом был продиктован их профессиональной деятельностью — интеллектуальным трудом, выработанной привычкой ко всему подходить с позиций глубокого рационального осмысления.

Московской профессуре в массе своей была присуща внутренняя рели­гиозность при выраженном равнодушии к формально-обрядовой стороне. В.И. Вернадский, который в религии видел прежде всего универсальное этическое начало, писал: «...Для меня не нужна церковь и не нужна мо­литва. Мне не нужны слова и образы, которые отвечают моему религиоз­ному чувству»¹⁴⁴. И далее: «...Религиозное чувство и есть сумма нравствен­ных стремлений, которые могут облекаться в те или иные формы — но самые формы имеют очень малое значение»¹⁴⁵. Как для ученого, для него принципиально важным мог бы стать выбор между наукой и верой, вечный еще со времен А. Августина и Ф. Аквинского вопрос о соотношении веры и разума. Но ученый всегда сохранял твердую убежденность в том, что наука и религия не исключают, а дополняют друг друга.

Большое внимание в русской культурной среде второй половины XIX в. уделялось поискам социально-преобразовательной силы православия, осно­ванной не на непогрешимости учений святых отцов, а на общечеловечес­ких принципах социальной справедливости и гуманизма. Профессорская интеллигенция, в силу острой заинтересованности в формировании новой культурной парадигмы, дальнейшем раскрепощении личности, не могла ос­таваться в стороне от этих дискуссий.

Об «обрядословии», заменившем подлинное богословие, писал В.О. Ключевский: «Великая истина Христа разменялась на обрядовые ме­лочи или на художественные пустяки. На народ Церковь действовала ис­кусством обрядов, правилами, пленяла воображение и чувство или связы­вала волю, но не давала пищи уму, не будила мысли»¹⁴⁶. Причина этого, на его взгляд, коренится в действиях русского духовенства, которое всегда учило паству «не познавать и любить Бога, а только бояться чертей, кото­рых оно же и расплодило со своими попадьями»¹⁴⁷. Подлинная вера была заменена обрядом — «религиозным пеплом», «нагаром», который образо­вался в результате охлаждения религиозного чувства. Все это постепенно привело к тому, что чувство подлинной религиозности было утрачено, а сама религия стала для большинства людей «не потребностью духа, а вос­поминанием или привычкой молодости»¹⁴⁸.

Признавал ряд нарушений в современном православии и С.М. Соловь­ев. Выходец из духовного сословия, он знал его жизнь, что называется, из­нутри, и с детских лет питал к нему неприязнь. Признавая серьезные на­рушения в организации церковной жизни, Соловьев, вместе с тем, далек от скептицизма Ключевского в отношении православия, которое он считал неотъемлемой частью русской народной жизни и русской государственнос­ти и сам всю жизнь был верен его основным заповедям.

В неразрывном единстве с религиозными воззрениями профессоров на­ходится вопрос об их отношении к смерти. Как люди в большинстве своем верующие, они не могли не задумываться над этим вопросом. Нужно под­черкнуть, что все религии и религиозно-философские учения определяют смерть как один из важнейших моментов человеческого бытия, поскольку в нем, как в зеркале, отражается вся прожитая жизнь. Смерть это не только завершающий этап физиологического существования живого организма, это также один из коренных параметров коллективного сознания¹⁴⁹. В силу того, что последнее не остается в ходе истории неподвижным, то эти из­менения не могут не отразиться и на сдвигах в отношении человека к смерти. Интерес в изучении этого вопроса прежде всего гуманитарными науками определяется тем, что анализ установок к смерти людей различных эпох позволяет выявить их фундаментальные установки по отношению к жизни и основным ее ценностям. В своей смерти или в размышлениях о ней человек открывает собственную индивидуальность, осознает собствен­ную идентичность, личную историю.

Профессора воспринимали собственный уход из жизни с глубоким фи­лософским осмыслением. «Самым умным в жизни», «великим математи­ком» считал смерть В.О. Ключевский, ибо только она, на его взгляд, «ис­правляет все ошибки и глупости жизни, безошибочно решает все зада­чи»¹⁵⁰. Страха смерти профессора не испытывали, встречали ее «с полным осознанием и спокойствием духа»¹⁵¹. Это спокойствие объясняется, на наш взгляд, принципиально иным уровнем восприятия действительности, более широкой включенностью сознания в осмысление сущности бытия, выход за рамки многих земных желаний и страстей. Смысл человеческой жизни заключается не только в удовлетворении своих потребностей в материаль­ном благополучии, любви, радости труда и творчества, но главное — в осо­знании себя как части огромного пространства и его познания через акту­ализацию собственного духовного начала. Поэтому смерть многими про­фессорами воспринималась как итог выполненной жизненной задачи. Вот как описывает кончину своего учителя — Н.С. Тихонравова профессор А.Н. Веселовский: «Среди работы и деловых занятий он все чаще загова­ривал о смерти и делал это совсем спокойно, точно речь шла о самом естественном деле, об отдыхе после долгого пути. И, когда настал этот отдых, блаженное состояние спокойствия светилось на его лице. Оно похорошело, это лицо (выделено мною. — Н.Н.)... Вот он, предел всем страстям и сла­бостям человека, и всему великому и доброму... Могучая трудовая сила скошена. Без устали, день-деньской работал человек, притомился и дрем­лет непробудно» ¹⁵² Отсутствие страха смерти было продиктовано также и осознанием правильности (или на языке религии «праведности») своей жизни и выполненного долга.

Размышления о смерти, о скоротечности человеческого существования, стремление максимально выполнить поставленные задачи, а также развитое чувство ответственности перед современниками и потомками, способство­вали развитию привычки к глубокому самоанализу, критическому отноше­нию к собственной личности и результатам своего труда. Представление о человеческой личности вообще и собственной в частности является одним из определяющих моментов в характеристике профессоров. Уровень само­критики многих из них был необычайно высок, наедине с собой они были искренни и честно могли признаться во многих своих слабостях и недо­статках, каким бы нелицеприятным и временами жестоким ни было это признание. Показательны в этом отношении размышления В.О. Ковалев­ского, высказанные в письмах к брату незадолго до трагической кончины в результате самоубийства в 1883 г. Ученый сознательно готовился к этому шагу, вызванному полным финансовым банкротством, и все его слова ад­ресованы не столько брату, сколько самому себе; это своеобразный «отчет» о прожитой жизни. «...Право, надо же когда-нибудь разобрать себя и по­нять; к сожалению, это пришло слишком поздно, и старое предписание — «познай самого себя» — уже едва ли может помочь. Я имел это удовольст­вие — познакомиться с самим собою только в эту зиму; до сих пор я не имел понятия о самом себе... Симптомов поверхностности масса — куда ни взгляни на свою жизнь... Величайший мой враг — это я сам»¹⁵³.

В дневнике В.О. Ключевского также есть запись, показывающая выс­шую степень честности ученого перед своим внутренним «Я»: «Встречая новый год с обычной грустью и раздумьем, я следую правилу оглянуться на прошлый и занести то новое, что дал он... Тревогой последнего времени стало то, что... я впервые почувствовал прелесть зла, сознательного, наме­ренного зла. Оказалось, что есть сила, которой иногда сильнее влиять на людей, нежели чем другим более великодушным. Но мне тяжело это при­обретение, не варится во мне это наслаждение Мефистофеля, и я встречаю новый год с желанием, даже молитвой — оскудеть опять этим чувством»¹⁵⁴.

Позднее Ключевский неоднократно писал, что в современном ему об­ществе потребность в общении человека с самим собой была крайне неве­лика и заслонялась обыденными житейскими делами и проблемами. Это явление он назвал «боязнью нравственного одиночества», вызванного все возрастающим темпом жизни и урбанизацией, когда «среди шума от езды по каменной мостовой не слышно колокольного звона»¹⁵⁵. «Люди ищут себя везде, только не в самих себе, — с сожалением писал ученый. — Человеку легче добраться мыслью до отдаленнейшего созвездия, чем до само­го себя, и можно опасаться, что он доберется до себя, когда уже не оста­нется ни одного созвездия»¹⁵⁶. Об этом же писал в своем дневнике Ф.Е. Орлов: «До сих пор, а я уже доживаю до четвертого десятка, не мог я себе вполне уяснить себя самого, определить свои силы, бросить ясный взгляд на прошедшее, составить решительный план будущего. Постоянно погруженный в специальные, часто мелочные размышления, я отвык, или лучше сказать, не привык к общему философскому созерцанию, мало имею бремени для изучения жизни, для разрешения самых неотложных вопросов в области человеческих убеждений и воззрений... Иногда я прихожу в ужас от мысли, неужели всю жизнь я останусь недозрелым, хотя и прилежным учеником (выделено мною. — Я.Я.)»¹⁵⁷.

Эти тревожные симптомы времени были вызваны общим кризисом культуры и закономерно связанным с ним кризисом личности, а точнее — кризисом традиционных, устойчивых представлений о роли личности в ис­тории и культуре. Глубинным трансформациям общественных структур, как правило, сопутствует социальная нестабильность, которая в свою очередь ведет к возникновению кризиса идентичности личности. Его можно опре­делить как особую ситуацию массового сознания (и, естественно, сознания отдельного индивида), когда большинство социальных категорий, посред­ством которых человек определял себя и свое место в обществе, кажутся утратившими свою ценность. Поэтому размышления представителей интел­лектуальной и творческой интеллигенции о самоопределении личности в меняющейся социокультурной ситуации, о необходимости внутреннего диалога были не очередным модным поветрием в среде российской элиты, а острейшей потребностью времени.

Отрывок из работы Н.Н. Никса "Московская профессура второй половины XIX- начала XX века" (Социальная история. Ежегодник.2004. – М.: «Российская политическая энциклопедия», 2005. – 464 с.)

¹³⁸ Орлов Ф.Е. Указ. соч. С. 2, 17.

¹³⁹Янжул И.И. Указ. соч. Т. 1. С. 84.

¹⁴⁰ Чичерин Б.Н. Воспоминания. (Москва 1840-х гг.) М., 1991. С. 84.

¹⁴¹ Сеченов И.М. Указ. соч. С. 121.

¹⁴²Цветаева А.И. Воспоминания. М., 1995. С. 26.

¹⁴³ Вернадский В.И. Письма... Т. 1. С. 165.

¹⁴⁴Вернадский В.И. Письма... Т. 1. С. 132.

¹⁴⁵ Вернадский В.И. Страницы автобиографии. М., 2001. С. 155.

¹⁴⁶Ключевский И.О. Афоризмы... С. 75.

¹⁴⁷ Там же. С. 78.

¹⁴⁸ Ключевский В.О. Афоризмы... С. 24.

¹⁴⁹ Гуревич А.Я. Смерть как проблема исторической антропологии: О новом направле­нии в зарубежной историографии // Одиссей. Человек в истории. М., 1989. С. 114.

¹⁵⁰Ключевский В.О. Афоризмы.... С. 9, 14.

¹⁵¹Памяти Е.В. Амфитеатрова. М., 1888. С. 28.

¹⁵²Памяти Н.С. Тихонравова. М., 1894. С. 18.

¹⁵³ Ковалевский В.О. Указ. соч. С. 419-422.

¹⁵⁴ Ключевский В.О. Дневники и дневниковые записи. 1861 — 1866 // Афоризмы... С. 324.

¹⁵⁵ Там же. С. 39.

¹⁵⁶Ключевский В.О. Дневники и дневниковые записи. 1861 — 1866. С. 53.

¹⁵⁷ Орлов Ф.Е. Указ. соч. С. 81.

-----------------

Хорошее медицинское обслуживание немыслимо без качественного оборудованния, инструментов и даже мебели. Компания Росимед продает шкафы медицинские http://www.rosimed.ru/products/medical/mebel-medicinskaya/mm1/shk разных размеров и назначения по доступной цене. Кроме этого здесь вы найдете и другое полезное оборудование.